Жизнь стоиков: Искусство жить от Зенона до Марка Аврелия - Райан Холидей
Оба они, каждый со своими излишествами, были невероятными людьми. Историк Саллюст, сам сторонник Цезаря, выделял обоих:
Но на моей памяти были два человека, обладавшие огромными достоинствами, хотя и противоположными характерами, - Марк Катон и Гай Цезарь. . . . По происхождению, возрасту и красноречию они были почти равны; на одном уровне находились их душевное величие, а также известность, но каждый в своем роде. Цезарь считался великим благодаря своим благодеяниям и щедрости, Катон - благодаря честности своей жизни. Первый прославился своей мягкостью и состраданием, второму суровость придала престиж. Цезарь прославился тем, что дарил, облегчал трудности, прощал; Катон - тем, что не делал щедрых подарков. В первом было убежище для несчастных, в другом - гибель для злых. У первого превозносили покладистый характер, у второго - стойкость. Наконец, Цезарь решил много работать, быть начеку; он посвятил себя делам друзей, пренебрегая своими собственными; он не отказывался ни от чего, что было достойно дарования; он жаждал главного командования, армии, новой войны, в которой могли бы проявиться его заслуги. Катон, напротив, культивировал самообладание, благоразумие, но прежде всего суровость. Он соперничал не в богатстве с богатыми, не в интригах с интриганами, а с энергичными по заслугам, с самодостаточными по умеренности, с непорочными по честности. Он предпочитал быть, а не казаться добродетельным, поэтому чем меньше он стремился к славе, тем больше она его настигала.
Цезарь стремился к власти, контролю и переменам. Катон хотел, чтобы все вернулось к тому, что было в золотой век Рима, до упадка, до сильных мира сего и коррупции. Если он не мог этого сделать, то, по крайней мере, хотел, чтобы все оставалось так, как есть сейчас, - он делал все возможное, чтобы не допустить ухудшения ситуации. И вот неудержимая сила встретилась с недвижимым предметом, и в течение нескольких лет произошел взрыв.
Иногда, особенно на расстоянии, история может показаться манихейской борьбой добра и зла. На самом деле в ней всегда есть серый цвет, и хорошие люди, даже Катоны, не всегда безупречны. Непреклонность Катона не всегда служила общественному благу. Например, после того как Помпей вернулся в Рим после своих внешних завоеваний, он прощупывал возможные союзы с Катоном, человеком, которого он уважал, но с которым часто конфликтовал. Говорят, что Помпей предложил заключить брачный союз либо с племянницей, либо с дочерью Катона. Женщины, как нам рассказывают, были в восторге от перспективы связать две семьи. Катон отклонил это предложение, причем сделал это грубо. "Иди и скажи Помпею", - приказал он посреднику, - "Катон не должен быть захвачен через женские апартаменты".
Браво.
Но, отказавшись от союза, Катон подтолкнул могущественного Помпея к союзу с Цезарем, который незамедлительно выдал свою дочь Юлию замуж за Помпея. Объединенные и неудержимые, эти два человека вскоре отменят многовековые конституционные прецеденты. "Возможно, ничего этого не произошло бы, - напоминает нам Плутарх, - если бы Катон не испугался незначительных проступков Помпея и не позволил ему совершить величайший из них, добавив свою власть к власти другого".
Но Катон, по крайней мере, был последователен в своем упрямстве. Пока Цезарь правил Римом в триумвирате с Помпеем и Крассом, Катон противостоял им на каждом шагу. В 55 году до н. э., когда они боролись за пост соконсула, он был вечной занозой в их боку, отстаивая исконные традиции сената против новых опасных сил, которые развязал Цезарь. Он обвинял Цезаря в военных преступлениях в Галлии. Он очистил выборы от коррупции и создал суды по делам о коррупции. Он настаивал на своей политике борьбы со взяточничеством на выборах, что побуждало мошенников подталкивать голоса против него. Как замечательно описал Сенека:
В эпоху, когда старое легковерие было давно отброшено, а знания со временем достигли своего наивысшего развития, Катон вступил в конфликт с честолюбием, чудовищем многих форм, с безграничной жадностью к власти, которую не мог удовлетворить раздел всего мира между тремя людьми. Он в одиночку противостоял порокам вырождающегося государства, которое под своей тяжестью опускалось к гибели, и остановил падение республики настолько, насколько это могла сделать рука одного человека, чтобы остановить его.
Однако было бы ошибкой считать, что Катон был неспособен на компромисс или сотрудничество. Плутарх говорит нам, что он был неспособен на вражду. Да, он был "упрям и непоколебим... когда дело касалось защиты общественного благосостояния", но когда дело доходило до личных разногласий, он всегда оставался спокойным и дружелюбным. В нем "в равной степени сочетались... суровость и доброта, осторожность и храбрость, забота о других и бесстрашие за себя, тщательное избегание подлости и, в той же степени, страстное стремление к справедливости".
Катон был добрым. Катон был жестким. В каком-то смысле он был воплощением выражения, которое стоик современности, генерал Джеймс Мэттис, использовал в качестве девиза 1-й дивизии морской пехоты: Нет лучшего друга, нет худшего врага. Если Рутилий был тихим образцом политической добродетели, то Катон был агрессивен, и победить его было непросто. Его также ожидала участь мученика, только в гораздо большем масштабе. И в отличие от Рутилия, эта участь коснется не только его, но и всей Республики.
После того как Катон проиграл свою попытку стать консулом в 52 году до н. э. - несомненно, благодаря махинациям своих политических врагов, - он решил нажать на газ. По его мнению, настало время, чтобы сенат отозвал Цезаря из Галлии. Это, конечно, было правильным решением, поскольку Цезарь накопил невероятную власть, а его богатые легионы угрожали государству своей нерушимой верностью своему господину. Но Цицерон, более прагматичный, опасался последствий. В 49 году до н. э. Цезарь все-таки поднялся... и 13-й легион последовал за ним домой, за Рубикон, неся с собой гражданскую войну.
Как и в случае с неудачным потенциальным союзом с Помпеем, стоит задаться вопросом: Должно ли было так случиться? Мог ли менее непримиримый политик лучше справиться с кризисом? Или не доводить его до предела? Возможно. Но Катону не пристало размышлять о том, не привело ли его упорство в правильности выбранного пути к гораздо худшему, чем нынешний статус-кво. Эти вопросы были уделом Цицеронов, теоретиков и софистов, которых так презирал его прадед.
Для Катона пойти на компромисс - играть в политику, ставя на карту основные законы своей страны, - означало бы морально капитулировать.
Защищая Римскую республику, Катон, возможно, ускорил ее гибель. А может быть, он подводил черту,
